ШубертЖизнеописание Шуберта
Характеристика личности Шуберта
Характеристика творчества Шуберта
ЖИЗНЕННЫЙ И ТВОРЧЕСКИЙ ПУТЬ
Семья.
Франц Шуберт родился 31 января 1797 года в одном из предместьев Вены — в приходе Лихтенталь. Происхождением родители композитора связаны с крестьянско-ремесленными слоями немецкого народа. Отец Шуберта, получив некоторое образование, добился должности школьного учителя. Честный труженик, он был человеком богобоязненным, преисполненным верноподданнических чувств и уважения к начальству. Жизненный кругозор его не простирался дальше добросовестного исполнения школьных обязанностей, которыми поддерживалось более чем скромное существование многочисленной семьи. В духе мещанской добропорядочности и благонравия воспитывались дети. Старшие сыновья Игнац и Фердинанд пошли по стопам отца и сделались школьными учителями. Однако таившиеся в них художественные наклонности, более высокий уровень духовной жизни вызывали внутреннее недовольство, потребность разомкнуть круг убогой жизни немецкого учителя городских предместий. Игнац, вопреки воспитанию и граничащей с ханжеством религиозности отца, был настроен критически к официальной церкви и ее обрядам, с насмешкой и иронией отзывался о традиционности бюргерского быта.
Фердинанд, в отличие от старшего брата Игнаца и явно неверующего младшего Франца, был правоверным католиком. Лишь увлечение музыкой вносило некоторое оживление в скучное однообразие его учительской деятельности. Он управлял хором, сам сочинял музыку, нередко исполнял произведения своего брата. Но только Францу гениальная одаренность помогла разорвать путы семейных устоев и пренебречь всем, что стояло на пути к свободе творчества.
В доме учителя Шуберта музыку любили, она составляла естественную часть семейного уклада. Музицировали часто и много. Звучание камерных сочинений, переложенных для камерного состава симфоний Гайдна, Моцарта, оперных увертюр сопровождало раннее детство композитора.
Первыми учителями маленького Франца были отец, который занимался с ним на скрипке, и брат Игнац, преподававший ему фортепиано. Музыкальные успехи ребенка поражали окружающих. Игнац вспоминал: «Я был очень удивлен, когда он [Франц Шуберт] по прошествии всего лишь нескольких месяцев объявил мне, что не нуждается в дальнейших занятиях со мной и может теперь обходиться сам. И действительно, в короткое время он ушел так далеко, что я должен был признать его уже не догоняющим, но далеко превзошедшим меня мастером...». Несколько позднее регент лихтентальской церкви, сменивший первых учителей Франца, Михаэль Хольцер признавался, что никогда еще не имел такого ученика. Из воспоминаний другого брата — Фердинанда — видно, что Шуберт в одиннадцать лет исполнял партию первого сопрано в церковном хоре, играл соло на скрипке в церковном оркестре, сочинял песни, квартеты, фортепианные пьесы.
В 1808 году, когда Шуберту исполнилось одиннадцать лет, он по конкурсу, объявленному для мальчиков-хористов придворной певческой капеллы, был зачислен в конвикт.Обремененному большой семьей отцу Франца возможность бесплатного обучения и содержания своего талантливого сына представлялась, по-видимому, весьма желанной. На вступительном испытании блестящие способности Шуберта привлекли внимание самого маэстро Сальери.
Музыка в конвикте.
В конвикте мир музыки стремительно раскрыл перед Шубертом свои необъятные горизонты. Сразу после поступления в конвикт Шуберта, к тому времени уже хорошо игравшего на скрипке, зачислили в ученический оркестр. Сначала он исполнял партию второй скрипки, но вскоре его перевели на партию первой, поручая замещать дирижера В. Ружичку при исполнении симфоний и увертюр. Серьезное музицирование входило в программу дня конвикта. Каждый вечер ученический оркестр играл какую-нибудь симфонию и увертюру. «Помимо этих ежедневных упражнений и исполнений в церкви, проводившихся певчими мальчиками-стипендиатами,— свидетельствует один из воспитанников конвикта,— образовались маленькие группы для исполнения струнных и вокальных квартетов... модным среди нас было и пение с сопровождением фортепиано, особенно баллад и песен Цумштега... в наших ежедневных выступлениях из года в год регулярно исполнялись все симфонии Йозефа Гайдна, Моцарта, потом две первые Бетховена, далее все бывшие тогда в ходу увертюры, даже „Кориолан" и „Леонора"... разучивались большей частью классические квартеты Гайдна и Моцарта» '.
Соприкосновение со множеством новых явлений в самых различных сферах музыкального творчества возбуждало острейшие реакции, проникало в самые глубины сознания, формировало чувства, мысли, художественные представления. Врожденный вкус Шуберта-мальчика отличался редкой взыскательностью и избирательной способностью, благодаря которой он безошибочно отделял истинное искусство от суррогата. Симфонии Бетховена вызывают восторг, симфония g-moll Моцарта его потрясает, и он не в состоянии постичь, как можно исполнять модные симфонии некоего Ф. Кроммера наряду с симфониями Гайдна. Посещение театра, знакомство с оперными произведениями приносит массу новых эмоций и впечатлений. В своих воспоминаниях близкий друг Шуберта Йозеф Шпаун пишет: «Во время каникул я вызвался водить его почаще в оперу, так как он еще никогда не слышал оперной музыки... Воодушевленный виденным, он всегда покидал театр в возбужденном состоянии, однако больше всего его захватила „Ифигения в Тавриде" Глюка. Он был совершенно вне себя от впечатления, произведенного этой прекрасной музыкой, и уверял, что, наверное, нет ничего красивее арии Ифигении из третьего акта с вступлением женского хора».
Как в раннем детстве, так и теперь, в конвикте, музыкальный дар Шуберта вызывает постоянное и всеобщее удивление. Учитель Шуберта по гармонии Ружичка после короткого знакомства с новым учеником сказал: «Его я не могу ничему научить, его научил сам Бог».
Интересные подробности о творческих опытах Шуберта в первые годы пребывания в конвикте сообщает Шпаун: «Однажды я застал его одного в музыкальной комнате у фортепиано, на котором он уже хорошо играл своими маленькими пальцами... По моей дружеской просьбе он сыграл для меня менуэт собственного сочинения. При этом он оробел и покраснел, но мое одобрение его обрадовало» . Когда же после полуторагодового перерыва в 1811 году Шпаун вновь встретился в конвикте с Шубертом, и дружба их сделалась более тесной и душевной, Шуберт признался, что за это время «он сочинил уже многое: сонату, фантазию, маленькую оперу, а теперь напишет мессу. Затруднение заключается для него главным образом в том, что у него нет нотной бумаги и нет даже денег, чтобы ее купить; поэтому он должен сперва разлиновать обычную бумагу, да и самую бумагу он часто не знает, где взять. Я его тогда время от времени потихоньку снабжал нотной бумагой, которую он потреблял в невероятном количестве». В 1812 году Шуберт сочинил двенадцать менуэтов и трио, которые Шпаун показал другу Моцарта, прекрасному скрипачу А. Шмидту. Тот, по словам Шпауна, «...удивился свежим и оригинальным менуэтам и сказал, полный воодушевления: „Если правда, что эти менуэты написал почти ребенок, то из этого ребенка выйдет мастер, каких до сих пор было немного"» .
Шубертовская одержимость музыкой, неиссякаемая творческая потенция почти не имеет исторического прецедента. В этом смысле лишь Моцарт может выдержать сравнение. Но если Моцарт чуть не с младенческих лет был окружен вниманием, поддержкой и поощрением, то совсем в иных условиях развивался гений Шуберта. Он вынужден втайне от отца записывать музыкальные мысли, ибо учитель Шуберт силой своей родительской власти всячески препятствует пристрастию сына к музыке. Но она неудержимо владеет Шубертом, он не может противиться ее стихийному наплыву и не только каждую свободную минуту, но и все время, отведенное для подготовки к урокам, тратит на композицию все новых и новых музыкальных сочинений. В любую минуту Шуберт способен отключиться от внешнего окружения и целиком погрузиться в мир музыкальных видений. «Интересно было видеть его сочиняющим,— пишет один из его товарищей по конвикту.— Он очень редко пользовался при этом фортепиано. Он часто говорил, что это могло бы нарушить ход его мыслей. Спокойно, не смущаясь неизбежными в конвикте болтовней и шумом... он сидел за письменным столом, низко склонившись над нотными листами и книгой с текстом — он был очень близоруким,— кусал перо, по временам, проверяя себя, барабанил пальцами и легко и свободно, без значительного количества поправок, писал дальше, как будто так и должно было быть и не могло быть иначе» .
Музыка начинает явно преобладать над всеми другими интересами и обязательствами юного Шуберта. Внимательный и прилежный на первых порах, он запускает школьные занятия, успеваемость и оценки, особенно по математике, от года к году становятся слабее и ниже. Это обстоятельство не на шутку тревожит отца, и он принимает суровые контрмеры, вплоть до запрета приходить домой в каникулярные дни. Наказание совпало со смертельной болезнью горячо любимой матери. Когда же доступ в семью был разрешен, матери не было в живых. Много позже иносказательно, в форме «Аллегорического рассказа» Шуберт описал разлад с отцом.
Никакие угрозы отца не оказывали желаемого действия, а нивелирующая казенная дисциплина тяготила все нестерпимее. К тому же в этой «тюрьме», как однажды назвал Шуберт конвикт, приходилось вести еще и полуголодное существование. После четырехлетнего пребывания в конвикте Шуберт писал брату Фердинанду: «Я долго обдумывал свое положение и нашел, что, хотя в общем оно хорошее, все-таки кое в чем его можно было бы улучшить. Ты по опыту знаешь, что иногда все же хочется съесть булочку и пару яблок, особенно когда после посредственного обеда можно только через 8 1/2 часов ожидать скудный ужин. Это желание, становящееся уже навязчивым, появляется теперь все чаще и чаще, и я наконец должен был nolens volens (хочешь — не хочешь.— В. Г.) найти какой-то выход. Пара грошей, которые я получаю от отца, в первые же дни идет к черту; что же я должен делать остальное время?.. Что если бы Ты присылал мне ежемесячно пару крейцеров? Ты бы это даже не почувствовал, между тем я в своей келье считал бы себя счастливым и был бы доволен».
С 1812 года Шуберт начал брать уроки по контрапункту и композиции у Сальери, который любил своего юного ученика и продолжал занятия с ним даже после того, как Шуберт вышел из конвикта. Свое уважение к Сальери Шуберт выразил в специально сочиненной к пятидесятилетнему юбилею композитора кантате, исполненной на торжественном чествовании юбиляра. Но хотя Шуберт гордился положением ученика Сальери, первого маэстро Венской императорско-королевской капеллы, внутреннее расхождение давало себя знать все ощутимее. Чем яснее определялись творческое направление и музыкальные симпатии молодого композитора, тем резче обозначалась их несхожесть со взглядами учителя. «Сальери давал Шуберту для изучения партитуры старинных итальянских мастеров, с которыми молодой художник знакомился прилежно и любовно. Но они не давали ему того полного удовлетворения, которое он получал от опер Моцарта, изучавшихся им в это время по партитурам, и от произведений Бетховена, особенно его воодушевлявших... Сальери крайне неодобрительно относился к немецкой песенности, неудержимо привлекавшей к себе его ученика. Стихи Гёте, Шиллера и других поэтов, которые воодушевляли молодого композитора и непреодолимо влекли его к их музыкальному переложению, были для итальянца неудобоваримыми — он находил в них только варварские слова, не стоившие того, чтобы перелагать их на музыку». Эти разногласия привели в конце концов к разрыву, наступившему в середине 1816 года.
Многое из написанного в конвикте бесследно исчезло, но даже беглый перечень оставшегося или известного по воспоминаниям показывает, сколь разносторонни творческие замыслы, как огромен круг музыкальных интересов Шуберта, еще подростка, незрелого юноши. Годы жизни в конвикте — годы творческого формирования. Этот важный этап, когда молодой музыкант пробовал свои силы буквально во всех видах музыкального искусства, подготовил наступление ранней творческой зрелости. К 1810 году относится появление первого крупного произведения — Фантазии для фортепиано в четыре руки. Затем последовало большое количество других сочинений для фортепиано, голоса, инструментальных ансамблей для различных составов, в том числе несколько струнных квартетов, октет для духовых, произведения для оркестра и среди них— Первая симфония D-dur. Пишет он и духовные сочинения, а вскоре после окончания симфонии осенью 1813 года начал работу над оперой. Пребывание в конвикте — это непрерывный и всесторонний процесс музыкального развития, который принес Шуберту широкие представления о многообразии музыкальных жанров, форм, обширные технические знания. Так образовался надежный фундамент для чудесного взлета шубертовского гения. Он наступил в возрасте 16—17 лет и дал миру незабываемо прекрасные творения искусства.
Опасаясь исключения, Шуберт сам осенью 1813 года ушел из конвикта, оставив незавершенным курс школьного образования. Немалая доля отваги потребовалась для свершения этого рискованного поступка. Шуберт ясно сознавал, что чиновником сделаться не сможет. Мягкий, покладистый, добродушный во всем, что не затрагивало «божества», то есть музыки, Шуберт в выборе жизненной дороги был непреклонен. Однако выход из конвикта чрезвычайно осложнял положение. Как существовать в дальнейшем, как обеспечить себя постоянным заработком — вопросы, к которым Шуберт относился довольно беспечно, тем не менее предстали перед ним со всей остротой. Скромный достаток отца не позволял рассчитывать на сколько-нибудь длительную поддержку, и Шуберт вынужден был на какое-то время подчиниться его воле, взять на себя ненавистные обязанности школьного учителя. Возможно, что одной из причин, побудившей его к тому, была угроза четырнадцатилетней военной службы, от которой школьные учителя освобождались.
Чтобы получить права учителя, Шуберту пришлось поступить в так называемую «нормальную школу» и пройти десятимесячный курс обучения. О том, с каким «рвением» он там учился, свидетельствует следующий полуанекдотический случай. Однажды, возвращаясь нз школы, Шуберт увидел афишу, оповещавшую о первом представлении в театре Кернтнертор возобновленной оперы Бетховена «Фиделио». Так как денег при этом не было, то не долго раздумывая, он отнес свои учебники к букинисту, а на вырученные деньги купил билет.
Окончив «нормальную школу», Шуберт с 1814 года в течение нескольких лет с перерывами работал помощником учителя в школе своего отца. Он чрезвычайно тяготился работой, отнимавшей у творчества бесценные часы. Но учить музыке приятней, чем азбуке и арифметике, и в 1816 году Шуберт делает попытку получить должность учителя музыки в «нормальной школе» в Лайбахе, увы, безрезультатно.
Ни размолвки с отцом, ни ненавистная работа, ни более чем неблагоприятные условия жизни не в состоянии были приостановить или умерить стихийность творческих импульсов.
Один из друзей, вспоминая время шубертовского учительства, пишет: «Ранее, чтобы добыть средства на питание, квартиру и одежду, он должен был, вопреки своему нежеланию, учить азбуке детей в одной из пригородных школ и помимо этого давать за умеренную плату уроки музыки. Когда я посетил его в первый раз в суровое зимнее время, я нашел его в полутемной, сырой и неотопленной комнатушке; он сидел закутанный в старый, изношенный халат, мерз — и сочинял музыку».
В период ранней молодости, в 17—20 лет гений Шуберта достигает великолепного цветения, а в некоторых областях и высочайшего совершенства. Среди большого количества песен, которые он сочиняет целыми сериями, есть такие шедевры песенного жанра, как «Гретхен за прялкой», «Лесной царь», «Форель», «Скиталец», «Смерть и девушка».
Шуберт увлечен и другими распространенными видами вокальной музыки: пишет мужские квартеты, хоры, смешанные вокальные ансамбли в разных сочетаниях. Отнюдь не религиозный, он не отказывался и от работы над жанрами духовной музыки.
Безостановочное движение творческой мысли проникает во все сферы музыкального искусства. Вереницей, одно за другим появляются произведения различных инструментальных жанров. В 19 лет Шуберт — автор пяти симфоний и в том числе таких ярко индивидуальных, как Четвертая («Трагическая») и Пятая, B-dur. Если к этому добавить инструментальные пьесы для отдельных инструментов в малых формах, увертюры для разных составов и крупные циклические сочинения для всевозможных ансамблей (квартеты, трио — струнные и фортепианные), то непостижимым становится не только интенсивность творческого процесса, но даже чисто техническая его сторона. На Первом струнном квартете в конце первой части Шуберт делает пометку: «сделано за 4,5 часа». Бывали случаи, когда в течение дня он писал по нескольку песен. Но даже при такой технике письма 1815—1816 годы выделяются как наиболее продуктивные. Биограф Шуберта замечает, что «за один 1815 год восемнадцатилетний юноша написал больше произведений, чем иной композитор пишет за всю свою жизнь» . Обремененный службой, частными уроками, Шуберт в течение только 1815 года написал 144 песни, четыре зингшпиля, две мессы, две симфонии, две сонаты для фортепиано, струнный квартет и многое другое.
Почти неправдоподобными кажутся факты, приводимые друзьями и биографами композитора. Й. Шпаун пишет о том, как создавалась баллада «Лесной царь»: «Однажды в послеобеденное время мы с Майрхофером зашли к Шуберту, который тогда жил с отцом на Химмель-пфортгрунде. Мы застали Шуберта очень возбужденным, громко читающим из книги „Лесного царя". Он несколько раз прошелся с книгой взад и вперед, внезапно он сел, и через самое короткое время, так быстро, как только можно записать, прекрасная баллада уже была занесена на бумагу».
К этому периоду относится печальная страница любви композитора к Терезе Гроб. Обладательница красивого сопрано, она пела в хоре лихтентальской церкви. В доме родителей Терезы молодежь во главе с Шубертом часто музицировала. Для Терезы и ее музыкального брата молодой композитор написал много произведений. Чувство Шуберта к Терезе, возможно, было взаимным, однако в 1820 году Тереза по настоянию родных вышла замуж за состоятельного булочника, чье положение внушало больше доверия, чем иллюзорные надежды неоперившегося музыканта.
По-видимому, для Шуберта эта первая любовь оставалась незаживающей душевной раной. Спустя несколько лет обычно не расположенный к откровенным излияниям Шуберт на вопрос своего друга Ансельма Хюттенбреннера признался в своей единственной любви: «...я очень любил одну девушку, и она меня также. Она была... несколько моложе меня, и чудесно, с глубоким чувством пела соло сопрано в сочиненной мною мессе. Она не была красивой, с оспинками на лице; но она была добра, сердечно добра. В течение трех лет она надеялась, что я женюсь на ней; я, однако, не мог найти какого-либо места, которое обеспечило бы нас обоих. Тогда по желанию своих родителей она обвенчалась с другим, что меня очень огорчило. Я все еще люблю ее, и с тех пор ни одна другая не нравится мне так, как она. Она не была предназначена для меня».
Обаяние таланта в сочетании с необычайной скромностью, искренним расположением к людям притягивали к Шуберту симпатии окружающих, и недостатка в друзьях, глубоко преданных, он никогда не испытывал. Именно среди друзей зародилась мысль привлечь внимание к молодому музыканту такого маститого писателя как Гёте. Его поддержка могла оказать существенное влияние на издателей. У Шуберта к этому времени уже имелось несколько десятков песен на стихи Гёте. К нему в 1816 году обратился с почтительным посланием Й. Шпаун, приложив тетрадь шубертовских песен, в числе которых были «Гретхен за прялкой», «Лесной царь», «К Миньоне», «Полевая розочка». Однако никакого ответа не последовало, и задуманное издание песенных сборников Шуберта не состоялось. Зато другой «ход», сделанный теми же друзьями, был более удачен. Иоганн Михаэль Фогль (1768—1840) был одним из наиболее образованных и серьезных оперных певцов Вены. Шуберт восхищался его исполнением партии Ореста в «Ифигении в Тавриде» Глюка и мечтал о знакомстве с ним. В начале 1817 года знакомство состоялось. Фогль, на первых порах настроенный скептически, вскоре сделался страстным поклонником и неутомимым пропагандистом шубертовских песен. Большая разница в возрасте не помешала тесному сотрудничеству. Фогль относился с отеческой заботливостью к Шуберту, оказывал ему всяческую поддержку, в том числе и материальную.
Авторитет Фогля, высокая художественность исполняемых им шубертовских песен открыли композитору доступ в многочисленные музыкальные салоны Вены, и имя Шуберта — творца новой немецкой песни — к началу 20-х годов стало достаточно известно. Возрастала популярность шубертовской лирики и в провинциальных кругах любителей музыки. Туда его произведения проникали в копиях, переписанных друзьями композитора, связанными с провинцией тем или иным образом. И когда Шуберт совместно с Фоглем в 1819 году совершил путешествие по Верхней Австрии, почва была уже подготовлена. Их всюду встречал восторженный прием. Поездка по провинциальным австрийским городам доставила Шуберту большую радость и новых многочисленных почитателей. В частности, одному из них обязан появлением на свет фортепианный квинтет «Форель».
В 1818 году Шуберт в качестве учителя музыки выехал в Венгрию и прожил несколько месяцев в поместье графа Эстергази Желиз На первых порах ему жилось там очень хорошо. Освобожденный от ненавистной работы в школе, от материальных забот, он наслаждался природой и предоставленной ему свободой. «Я живу и сочиняю, как бог»,— пишет Шуберт. В письмах родным, друзьям проявляются черты ума и натуры, ярко свидетельствующие об интересе ко всему, что раскрывали перед ним новые условия жизни, природа, люди. Его радует сбор винограда, он подробно описывает, как складывают и убирают хлеба, присутствует на аукционе коров и быков. С легким юмором в нескольких словах дает меткие характеристики окружающим людям. «Окружающие меня люди — вполне хорошие... Г-н инспектор — словак, добрый малый, много мнящий о своих былых музыкальных талантах. Он и теперь еще виртуозно дует на лютне два трехчетвертных „немецких"... Казначей вполне подходит к своей должности, это человек, необыкновенно заботящийся о своих карманах и мешках. Доктор, очень искусный, в 24 года хворает, как старая дама. Очень много неестественного. Хирург, который мне милее всех, почтенный старец 75 лет, всегда бодрый и веселый. Дай бог каждому такую счастливую старость... Граф довольно груб, графиня горда, но более отзывчива, маленькие графини — хорошие дети».
Тем не менее беззлобный тон письма не может скрыть действительного положения учителя музыки в семье надменного аристократа. «До сих пор я был избавлен от обедов в семье графа»,— иронически замечает Шуберт. Не скрывает он и своего одиночества среди графской челяди и во всем этом замкнутом мирке. «...В Желизе,— пишет Шуберт в том же письме,— я сам должен быть для себя всем. Композитором, редактором, Auditeur (слушателем.— В. Г.) и не знаю кем еще. Правду искусства здесь не чувствует ни одна душа, разве только иногда (если я не ошибаюсь) графиня. Следовательно, я один с моей возлюбленной и должен ее прятать в своей комнате, в своем рояле, в своей груди». Чем дальше, тем его замечания становятся все более критическими и резкими:
«Если бы я с каждым днем не узнавал ближе окружающих меня людей, мне жилось бы еще так же хорошо, как вначале. Но я вижу, что среди этих людей я, в сущности, одинок, за исключением нескольких действительно славных девушек. Моя тоска по Вене растет с каждым днем». Обращаясь к брату Игнацу, он продолжает: «Непримиримая ненависть к племени бонз делает Тебе честь. Но Ты не имеешь представления о здешних попах, ханжеских, как старая грязная скотина, глупых, как отъявленный осел, и свирепых, как буйвол... Здесь с церковной кафедры бросаются стервами и канальями так, что весело становится...».
Трудно сказать, в какой мере Шуберт соприкоснулся в Венгрии с венгерско-цыганским фольклором. Но о непосредственном его воздействии можно судить по пьесе для фортепиано в четыре руки под названием «Венгерский дивертисмент». С удивительной чуткостью подхвачены в этой пьесе типичные для венгерского фольклора капризные повороты ритма, мелизматика мелодических оборотов, своеобразие тембрового звучания. «Венгерский дивертисмент» — несомненный прообраз листовских венгерских рапсодий.
По возвращении из Венгрии Шуберт оставил работу в школе и дом отца. С этого времени он ведет жизнь артиста, свободного от стеснений, налагаемых официальной службой, вольного распоряжаться своим временем и творческим трудом. Но была в этом оборотная сторона: необеспеченность, постоянная забота о заработке, о куске хлеба. Правда, Шуберт молод и здоров, полон надежды и веры в будущее. Его гений достиг полного расцвета, и ежедневно и ежечасно с неослабным воодушевлением Шуберт создает новые песни, оперы, симфонии, сонаты. С нетерпением ждет их круг друзей — внимательных слушателей и тонких ценителей. Кое с кем он был связан товарищескими отношениями еще со времен конвикта. Знакомство с некоторыми другими переросло в крепкую длительную дружбу. Когда в 1816 году Шуберт ушел из дома отца, он нашел пристанище у Франца Шобера, на тексты которого, кроме песен, написал оперу «Альфонс и Эстрелла». С одаренным поэтом Иоганном Майрхофером Шуберт по возвращении из Желиза прожил бок о бок в одной комнате около двух лет. За это время появилось много песен на стихи Майрхофера. «Стихи Майрхофера,— говорит Шпаун,— вдохновляли Шуберта на создание прекрасных песен, которые, пожалуй, принадлежат к числу его красивейших произведений. Майрхофер часто уверял, что его стихи нравятся и понятны ему только с музыкой Шуберта».
Бескорыстным верным другом был Йозеф Шпаун. Он оставил интересные и ценные воспоминания о жизни композитора. К самым близким себе людям Шуберт относил И. X. Зенна — личность, выделявшуюся направленностью своих общественно-политических воззрений. Зенн открыто высказывал отрицательное отношение к реакционному меттерниховскому режиму, за что был арестован и выслан из Вены. Возможно, что близость с Зенном косвенно отразилась на положении Шуберта. Некоторые исследователи компрометирующей дружбой с Зенном объясняют неудачи Шуберта при попытках устроиться на государственную службу. В донесении главного комиссара полиции, производившего обыск на квартире у Зенна, упоминается имя Шуберта, находившегося в это время у своего друга. Указывая на дерзкое поведение Зенна, оскорбительные выражения по адресу правительства, он добавляет: «...при этом находившиеся у него друзья, школьный помощник из Россау Шуберт ...затем пришедшие к концу студенты... присоединились к нему, высказываясь в том же духе, и набросились на действующих по долгу службы чиновников с оскорблениями и ругательствами. О чем гл[авный] комис[сар] пол [иции] докладывает по службе, чтобы за несдержанное и недопустимое поведение вышеупомянутые были бы соответственно наказаны».
Небольшой ранее шубертовский кружок, где «господствовал коммунистический образ мышления; общественной собственностью были шляпы, ботинки, галстуки, а также сюртуки», к началу 20-х годов значительно расширился и пополнился новыми членами, образовав своеобразный союз талантливой молодежи, объединенной общностью духовных интересов, любовью к искусству, литературе. Это был, по словам одного из участников, «...полнокровный кружок единомыслящих, стремящихся к одной цели, деливших и радость, и горе». В атмосфере политической реакции и общественного застоя в такого рода артистических, философских, литературных кружках находила выход естественная тяга к интеллектуальному обмену, к духовному общению. В кружок входили профессиональные писатели, художники, музыканты и просто любители. К числу выдающихся лиц кружка относился известный художник Мориц Швинд. Перу Швинда принадлежат интересные иллюстрации к песням Шуберта.
Л. Купельвизер, хотя и менее значительный художник, но не менее близкий Шуберту человек, в многочисленных рисунках и портретах запечатлел образ Шуберта и других лиц из его окружения.
Поэт, драматург, автор многих пьес, благожелательно принимаемых публикой венских театров, Э. Бауэрнфельд, крупный поэт и драматург Ф. Грильпарцер были наиболее известными среди членов кружка. На собраниях устраивались чтения величайших творений мировой литературы, писатели и поэты знакомили с тем, что писали сами, художники выносили на суд присутствующих свои рисунки, эскизы, обсуждался широкий круг вопросов и даже строжайше запрещенная политика. У Шуберта вошло в привычку спрашивать о вновь появившемся человеке: «Kann er was?» («Что он может?»), за что сам Шуберт и члены кружка получили шутливое прозвище «канервасов». Но душой собраний была музыка Шуберта, он сам и лучший исполнитель его песен — Фогль. В этой артистической среде в атмосфере дружеского взаимопонимания крепла уверенность Шуберта в своих творческих возможностях. «Наша совместная жизнь в Вене,— пишет Шуберт Шпауну,— сейчас очень приятна, еженедельно мы устраиваем у Шобера три чтения и одну шубертиаду». Часто в горячих спорах об искусстве, о жизни незаметно проходили часы, друзья засиживались до полуночи. Обычно приятели встречались в одной из комнат кофейни «Венгерская корона» или в доме кого-либо из членов кружка. Вечера, где исполнялась музыка Шуберта, назывались «шубертиадами». Иногда, как говорил Бауэрнфельд, описывая шубертиады, эти вечера были просто веселым времяпровождением, когда «прекрасный Фогль великолепно пел чудесные песни, и бедный Шуберт Франц должен был аккомпанировать до тех пор, пока его короткие и толстые пальцы не отказывались повиноваться. Еще хуже доставалось ему на наших домашних развлечениях — в те скромные времена это были только „колбасные балы", но на них не было недостатка в миловидных женщинах и девушках. И тогда наш „Бертель", как его временами ласково называли, должен был играть и переигрывать свои новейшие вальсы, пока не кончался бесконечный котильон, после чего маленький, полный, вспотевший человечек мог вновь отдохнуть за скромным ужином» '.
Но бывали большие «шубертиады», они мало чем отличались от открытых концертов. В ту пору в салонах венских аристократов и меценатов, в среде зажиточного и среднего бюргерства с увлечением предавались музицированию. Не было недостатка и в разного рода любительских музыкальных организациях, которые устраивали публичные концерты в залах общественных зданий и музыкальные вечера для более узкой аудитории. В некоторых интеллигентных семьях культ музыки как бы передавался по наследству, и серьезное музицирование составляло характерную черту семейного уклада. В этом смысле показателен дом советника И. Зонлейтнера. Из воспоминаний его сына Леопольда известно, что в течение многих лет там устраивались еженедельные музыкальные вечера с участием лучших музыкантов-любителей и крупных артистов. Интерес к таким вечерам был настолько велик, что пришлось, по словам Зонлейтнера, даже ограничить число посетителей. Высоким уровнем музицирования выделялись собрания у Генриха Коллина и его брата Маттеуса. На одном из концертов у Коллина Шуберт познакомил присутствующих со своей песней «Скиталец». Часто бывал он и в салоне талантливых сестер Фрёлих — неутомимых пропагандисток шубертовской музыки. Для Анны Фрёлих, преподававшей в консерватории пение, Шуберт написал несколько хоровых произведений, которые разучивались и исполнялись ее учениками. О впечатлении, производимом песнями Шуберта на музыкальные круги того времени, вспоминает Й. Шпаун: «Исполнялись они силами кружка, состоявшего из нескольких выдающихся по своему таланту н положению людей. Все они были искренно рады появлению этих новых произведений в такие мрачные времена, и каждый из них содействовал тому, чтобы на Шуберта было обращено всеобщее внимание». Благодаря «шубертиадам» музыка Шуберта начинает шире распространяться, а с 1818 года его произведения появляются в программах открытых публичных концертов, на что пресса не замедлила откликнуться. В начале 1821 года дрезденская газета «Abendzeitung» сообщила: «Молодой композитор Шуберт создал на стихотворения лучших поэтов (большей частью Гёте) несколько песен, которые свидетельствуют о глубочайших знаниях, сочетающихся с достойной удивления гениальностью, и привлекают к себе внимание всего образованного музыкального мира. Он умеет рисовать звуками, и песни „Форель", „Гретхен за прялкой" (из „Фауста") и „Борьба" Шиллера по правдивости характеристики превосходят все, что было известно в области песен» .
Особый успех Шуберту принесла баллада «Лесной царь». Наряду с другими песнями и ансамблями баллада публично впервые была исполнена на большой академии, состоявшейся весной 1821 года в венском театре Кернт-нертор. По этому поводу венская газета «Sammler» писала: «Эта баллада, исполненная 7 марта знаменитым певцом придворной оперы г-ном Фоглем на концерте, устроенном благородными дамами с благотворительной целью, настолько понравилась своей музыкой, что ее пришлось по общему требованию повторить. Это произведение исполнялось уже раньше в лучших домах, где музицируют, и повсюду на долю шубертовского произведения выпадал заслуженный, т. е. самый шумный успех». Не остаются без внимания неоднократно исполняемые вокальные квартеты для мужских голосов — «Деревушка» и «Соловей».
При посредстве Фогля в театре Кернтнертор была поставлена опера Шуберта «Братья-близнецы» — фарс с пением в одном акте. Либретто, составленное по мотивам некоторых французских пьес, принадлежало секретарю театра Гофману. Это был не первый опыт Шуберта в оперном жанре, но первая публичная театральная постановка. Пресса в общем положительно оценила ее музыкальную сторону, тем не менее после шести представлений «Братья-близнецы» надолго исчезли из репертуара. Сходная судьба постигла и поставленную в том же 1820 году оперу-феерию «Волшебная арфа». На сей раз пресса отнеслась к Шуберту более сурово и, отмечая талант молодого композитора, критиковала его за недоработанность и недостаток техники в оперной композиции, утомительные длинноты и т. п. Одна из венских газет высказалась особенно резко, называя «Волшебную арфу» бессмысленной и скучной. Опера быстро сошла со сцены. Только ее прелестная увертюра, которую Шуберт использовал несколько позже в качестве увертюры к пьесе Вильгельмины Чези «Розамунда», исполняется поныне.
1821 год был временем ошеломляющего успеха «Волшебного стрелка» Вебера и победы, хотя далеко не полной, немецкой национальной оперы. В Вене «Волшебный стрелок» вызвал всеобщий интерес, и в числе горячих сторонников веберовской оперы был Шуберт. Это совпало с его увлеченной работой над новым оперным сочинением «Альфонс и Эстрелла» на либретто, написанное Шобером. К началу 1822 года Шуберт закончил оперу. Но за этот недолгий срок произошли существенные изменения в самом театральном деле. Ведущие венские императорские оперные театры Кернтнертор и «Ан дер Вин» были отданы в аренду итальянскому импресарио Барбайя. В знак протеста лучшие немецкие певцы во главе с Фоглем покинули сцену. Барбайя собрал блестящую труппу итальянских певцов, и в Вене воцарились непревзойденные исполнители итальянской музыки и ее светило — Джоаккино Россини. Новая театральная дирекция шубертовскую оперу отклонила. Шуберт сообщает об этом: «С оперой в Вене ничего не выходит, я пожелал ее взять обратно и получил, да и Фогль действительно ушел из театра. В ближайшее время я пошлю ее либо в Дрезден, откуда я получил от Вебера многообещающее письмо, либо в Берлин». Надежды на помощь Вебера не оправдались, опера так и не увидела свет. Спустя много лет после смерти автора «Альфонса и Эстреллу» поставил Лист в Веймаре. Прекрасные страницы музыки не могли возместить рыхлость композиции, вызванную недостатками либретто, нарушавшего непреложные законы театрально-драматического жанра и сценического действия. Сам Шобер соглашался с тем, что «в качестве оперного текста она была такой жалкой, мертворожденной, неумелой работой, что даже столь большой гений, как Франц Шуберт, не смог ее оживить...».
Но и все последующие оперные начинания Шуберта разделили судьбу его первых опер. «Как известно, ни в какой другой области,— пишет исследователь жизни и творчества Шуберта Гарри Гольдшмидт,— Шуберт не потерпел такой полной неудачи, как в драматической, несмотря на то, что при своей несчастной любви к опере он сделал не менее шестнадцати больших и малых попыток в этом жанре».
Песни же Шуберта с каждым концертом, с каждой «шубертиадой» приобретали все большее число приверженцев, жаждущих насладиться этим новым явлением музыкального искусства. Настойчиво пробивалась мысль о необходимости публикации песен. Тем не менее на предложение издательским фирмам Т. Хаслингера и А. Диабелли напечатать тетрадь песен, включающую популярного «Лесного царя», последовал решительный отказ. Незадолго до того произошел и вовсе анекдотический случай. В лейпцигское издательство «Брейткопф и Гертель» была послана рукопись «Лесного царя». Увы, в этом солидном нотном издательстве имени венского композитора Франца Шуберта никто не знал. Зато уважением пользовался однофамилец — королевский саксонский капельмейстер и церковный композитор Франц Шуберт. На запрос, обращенный к нему, мнимый автор «Лесного царя» в самых резких выражениях открещивался от приписываемого ему «плохого произведения», угрожая «отыскать господина, который так злоупотребил» его именем. После выяснения авторства издательство «Брейткопф и Гертель» вернуло рукопись подлинному автору, даже не сочтя нужным как-нибудь мотивировать свой отказ. Почти тождественный ответ получен был от лейпцигского издательства К. Ф. Петерса со ссылкой на то, что имя Шуберта мало известно, а издательство печатает только признанных мастеров. Петерс предлагал прислать для ознакомления наиболее удачные произведения, сопровождая это письмо всякого рода советами и поучениями.
Первое издание сборника шубертовских песен и собственно «Лесного царя» вышло в 1821 году на средства почитателей и друзей композитора. Выручка от продажи превзошла все ожидания, и, по словам одного из инициаторов, они «заплатили долги Шуберта за квартиру, оплатили счета сапожника и портного, в гостинице и кофейне и помимо того выдали ему значительную сумму на руки; к сожалению, Шуберт нуждался в опекунстве, ведь он не имел понятия о домашней экономии, и его друзья по гостинице (большей частью художники или поэты) часто толкали его на бесполезные расходы, которые приносили другим более удовольствия, чем ему самому». В силу своей крайней непрактичности в житейских делах Шуберт не раз становился жертвой коммерческих махинаций, а иногда и прямого обмана. Так, однажды глава крупной издательской фирмы Диабелли, используя трудное материальное положение композитора, откупил у него за небольшой гонорар право собственности на несколько тетрадей песен и нажил при их переиздании огромную сумму.
Начиная с 1822—1823 годов Шуберта печатают уже более охотно, но предпочитают преимущественно песни и небольшие фортепианные пьесы танцевального жанра — вальсы, галопы, марши. Подавляющее большинство крупных инструментальных произведений, и особенно симфонии, пребывает в полной неизвестности. Такое положение существовало при жизни Шуберта и оставалось таким долгое время после его смерти. Известно, что «Большая» симфония C-dur, найденная Шуманом, впервые была исполнена в 1839 году. Странная судьба постигла «Неоконченную» симфонию, десятки лет пролежавшую в портфеле друга Шуберта Ансельма Хюттенбреннера. Лишь в 1865 году она прозвучала в открытом концерте, а в следующем 1866 была опубликована. Самому же автору ни разу не довелось услышать ни одной из своих симфоний.
Годы 1822—1823 значительны созданием лучшего симфонического произведения — «Неоконченной» симфонии (1822) и цикла из двадцати песен «Прекрасная мельничиха» на стихи немецкого поэта Вильгельма Мюллера. Эти сочинения занимают особое место в творчестве Шуберта. В них впервые с тем совершенством, которым отмечены лишь самые высокие творения искусства, Шуберт высказал то, о чем мечтал, что волновало молодого человека его времени.
Бытовая сторона жизни Шуберта оставалась по-прежнему неустроенной, зависела от случайного заработка, приносимого уроками или время от времени перепадавшего гонорара за издаваемые произведения. Случалось бывать и вовсе без денег. И это уже после выхода в свет цикла «Прекрасная мельничиха», когда Шуберт был известен не только в музыкальных кругах Вены, но и за пределами Австрии.
Несмотря на настойчивые советы некоторых друзей, Шуберт не желает связывать свою свободу службой. «Меня должно содержать государство,— говорил он в таких случаях,— я пришел на свет для композиции, а не для чего-либо иного». Он все еще продолжал расчитывать на заработок от издания своих сочинений, что не мешает ему в то же время трезво оценивать действительное положение вещей. «Если бы с этими торговцами художественными произведениями можно было сделать что-либо порядочное! Но мудрое и благодетельное государственное устройство уже позаботилось о том, чтобы художник всегда оставался рабом каждого жалкого торгаша». Никакие невзгоды, никакие материальные трудности не могут заставить его изменить раз избранному пути. Работает Шуберт с какой-то одержимостью, отдается творчеству всем существом. В «священные» часы труда никто и ничто не в состоянии его отвлечь. С 9-ти до 2-х он работает. «Если к нему зайти днем,— вспоминает Швинд,— он говорит: „Здравствуй, как поживаешь?" — „Хорошо" — и он пишет дальше, после чего удаляешься» '. Часы досуга он охотно проводит среди друзей за откровенной беседой, не отказываясь от непритязательного веселья, загородных прогулок, домашних вечеринок с танцами.
Жизнь течет своим чередом, не нарушаемая какими-либо чрезвычайными событиями. Однако в глубине души происходит процесс, под воздействием которого меняется отношение к жизни, людям, окружающему миру. Шуберт остается все тем же прямодушным, добрым и застенчиво скромным, но внутренний взгляд его становится более зорким и критичным, жизненный опыт вносит в его высказывания ноты горечи и разочарования. Письма к Купельвизеру или к брату Фердинанду из Желиза, в котором он опять провел лето 1824 года,— интереснейшие документы, по ним можно судить об изменениях в сознании Шуберта: «...представь себе человека... самые блестящие надежды которого превратились в ничто, которому любовь и дружба не приносят ничего, кроме глубочайших страданий, у которого вдохновение прекрасным... грозит исчезнуть... „Мой покой пропал, сердце тяжело, я никогда, никогда не найду его" ,— так я могу теперь петь каждый день, потому что каждую ночь, когда я иду спать, я надеюсь больше не проснуться, а каждое утро приносит мне только вчерашнюю скорбь». С этими настроениями перекликаются мысли, высказанные несколько позже в письме к Фердинанду: «...теперь уже не то счастливое время, когда каждый предмет кажется нам окруженным юношеским ореолом; налицо роковое познание жалкой действительности, которую я стараюсь насколько возможно украсить для себя с помощью своей фантазии...».
С душевной болью он наблюдает постепенный распад прежде крепко спаянного дружеского кружка. Некоторые из друзей достигли к этому времени известного положения, другие сделались людьми семейными и отдалились от кружка, новые же члены вызывают только недовольство и скуку. В письме к Шоберу Шуберт жалуется: «...часами не услышишь ничего другого, кроме бесконечных разговоров о верховой езде и фехтовании, о лошадях и собаках. Если так будет продолжаться, то я, вероятно, недолго с ними выдержу».
Последние годы жизни. В полосу духовной зрелости Шуберт вступает с сознанием беспочвенности своих юношеских иллюзий, подтачиваемый горечью несбывшихся надежд. Совершенно свободный от мелочного тщеславия и ложного авторского самолюбия, он равнодушен к славе и похвалам. К тому же признание заслуг ни в какой мере не приносит ему благосостояния, которое оставляет же¬лать много лучшего. В конце концов обстоятельства оказались сильнее Шуберта, и сопротивление его было сломлено. Весной 1826 года Шуберт подает прошение на имя австрийского императора с просьбой о предоставлении вакантной должности придворного вице-капельмейстера. Просьба не была удовлетворена, безрезультатной осталась и попытка получить место второго капельмейстера в театре Кернтнертор. И все же его музыкальные мысли ни на минуту не приостанавливаются, они захлестывают его, бьют через край, переполняют новыми проектами: успевать бы только записывать. Он весь в напряжении творческой энергии. «...У меня,— пишет Шуберт,— совсем нет денег и живется мне вообще очень плохо. Я на это не обращаю внимания и весел» . Но в музыке некоторых произведений проступают настроения, пред¬вещающие близкое время трагических страниц «Зимнего пути».
Несмотря на все неудачи на поприще оперного композитора, Шуберт вновь берется за оперу. Он всячески торопит Бауэрнфельда, который пишет либретто оперы «Граф фон Глейхен». Осенью 1826 года либретто, наконец, готово, но его запрещает цензура. Еще удар, еще ушедшая надежда на постановку, успех, деньги. «Что будет со мной, бедным музыкантом? — восклицает Шуберт.— В старости я, вероятно, буду вынужден, как гётевский Арфист, прокрадываться к дверям и выпрашивать хлеб». В это время в руки Шуберта попадает новый цикл стихов Вильгельма Мюллера «Зимний путь». И сейчас, как несколькими годами ранее, содержание стихов Мюллера удивительно совпадает с душевным состоянием, с обстоятельствами жизни самого композитора. Шуберт кладет стихи Мюллера на музыку, чтобы поведать в звуках историю своей жизни. «В течение некоторого времени,— вспоминает Й. Шпаун,— Шуберт был настроен мрачнее обычного и казался больным... Однажды он мне сказал: „Приходите сегодня к Шоберу, я Вам спою цикл ужасных песен"... Он пропел нам взволнованным голосом весь „Зимний путь". Мы были совершенно озадачены мрачным настроением этих песен, и Шобер, наконец, сказал, что ему понравилась только одна песня, а именно „Липа". На это Шуберт сказал: „Мне эти песни нравятся больше, чем все прочие, и они вам тоже еще понравятся",— и он был прав, потому что вскоре мы были восхищены этими меланхоличными песнями... они собственно были его лебединой песней... Я считаю несомненным, что возбуждение, в котором он сочинял свои лучшие песни, в особенности свой „Зимний путь", повлекло за собой его раннюю смерть».
В завершающий жизнь Шуберта творческий период музыка его приобретает исключительную масштабность, глубину, значительность. Былая наивность и простодушие уступают место серьезной мысли, тонкой психологичности, прочувствованному лиризму.
Окрыляющей была дошедшая до Шуберта весть об одобрении его таланта самим Бетховеном. По словам Шиндлера, друга Бетховена, познакомившего его с шубертовскими песнями, Бетховен долго не расставался с ними и многократно восклицал: «Воистину, в Шуберте живет божественная искра». Сковывающая Шуберта робость, из-за которой он лишь издали осмеливался взирать на свое божество, полная глухота Бетховена, его замкнутость помешали их сближению.
1828, последний, год жизни композитора принес ему, наконец, признание венской публики. Организованный
в Вене авторский концерт вызвал долгожданный крупный успех. Но частичные удачи последнего времени уже не могли восстановить подорванный внутренней напряженностью и длительными лишениями организм. С осени 1828 года здоровье Шуберта ухудшилось; 19 ноября того же года он скончался.
Согласно последнему пожеланию, Шуберта похоронили на кладбище, где за год до того был погребен боготворимый им Бетховен. На памятнике выгравирована краноречивая надпись: «Смерть похоронила здесь богатое сокровище, но еще более прекрасные надежды».
