Жизнеописание Шуберта - Первые творческие опыты. Занятия с Сальери.
Как в раннем детстве, так и теперь, в конвикте, музыкальный дар Шуберта вызывает постоянное и всеобщее удивление. Учитель Шуберта по гармонии Ружичка после короткого знакомства с новым учеником сказал: «Его я не могу ничему научить, его научил сам Бог».
Интересные подробности о творческих опытах Шуберта в первые годы пребывания в конвикте сообщает Шпаун: «Однажды я застал его одного в музыкальной комнате у фортепиано, на котором он уже хорошо играл своими маленькими пальцами... По моей дружеской просьбе он сыграл для меня менуэт собственного сочинения. При этом он оробел и покраснел, но мое одобрение его обрадовало» . Когда же после полуторагодового перерыва в 1811 году Шпаун вновь встретился в конвикте с Шубертом, и дружба их сделалась более тесной и душевной, Шуберт признался, что за это время «он сочинил уже многое: сонату, фантазию, маленькую оперу, а теперь напишет мессу. Затруднение заключается для него главным образом в том, что у него нет нотной бумаги и нет даже денег, чтобы ее купить; поэтому он должен сперва разлиновать обычную бумагу, да и самую бумагу он часто не знает, где взять. Я его тогда время от времени потихоньку снабжал нотной бумагой, которую он потреблял в невероятном количестве». В 1812 году Шуберт сочинил двенадцать менуэтов и трио, которые Шпаун показал другу Моцарта, прекрасному скрипачу А. Шмидту. Тот, по словам Шпауна, «...удивился свежим и оригинальным менуэтам и сказал, полный воодушевления: „Если правда, что эти менуэты написал почти ребенок, то из этого ребенка выйдет мастер, каких до сих пор было немного"» .
Шубертовская одержимость музыкой, неиссякаемая творческая потенция почти не имеет исторического прецедента. В этом смысле лишь Моцарт может выдержать сравнение. Но если Моцарт чуть не с младенческих лет был окружен вниманием, поддержкой и поощрением, то совсем в иных условиях развивался гений Шуберта. Он вынужден втайне от отца записывать музыкальные мысли, ибо учитель Шуберт силой своей родительской власти всячески препятствует пристрастию сына к музыке. Но она неудержимо владеет Шубертом, он не может противиться ее стихийному наплыву и не только каждую свободную минуту, но и все время, отведенное для подготовки к урокам, тратит на композицию все новых и новых музыкальных сочинений. В любую минуту Шуберт способен отключиться от внешнего окружения и целиком погрузиться в мир музыкальных видений. «Интересно было видеть его сочиняющим,— пишет один из его товарищей по конвикту.— Он очень редко пользовался при этом фортепиано. Он часто говорил, что это могло бы нарушить ход его мыслей. Спокойно, не смущаясь неизбежными в конвикте болтовней и шумом... он сидел за письменным столом, низко склонившись над нотными листами и книгой с текстом — он был очень близоруким,— кусал перо, по временам, проверяя себя, барабанил пальцами и легко и свободно, без значительного количества поправок, писал дальше, как будто так и должно было быть и не могло быть иначе» .
Музыка начинает явно преобладать над всеми другими интересами и обязательствами юного Шуберта. Внимательный и прилежный на первых порах, он запускает школьные занятия, успеваемость и оценки, особенно по математике, от года к году становятся слабее и ниже. Это обстоятельство не на шутку тревожит отца, и он принимает суровые контрмеры, вплоть до запрета приходить домой в каникулярные дни. Наказание совпало со смертельной болезнью горячо любимой матери. Когда же доступ в семью был разрешен, матери не было в живых. Много позже иносказательно, в форме «Аллегорического рассказа» Шуберт описал разлад с отцом.
Никакие угрозы отца не оказывали желаемого действия, а нивелирующая казенная дисциплина тяготила все нестерпимее. К тому же в этой «тюрьме», как однажды назвал Шуберт конвикт, приходилось вести еще и полуголодное существование. После четырехлетнего пребывания в конвикте Шуберт писал брату Фердинанду: «Я долго обдумывал свое положение и нашел, что, хотя в общем оно хорошее, все-таки кое в чем его можно было бы улучшить. Ты по опыту знаешь, что иногда все же хочется съесть булочку и пару яблок, особенно когда после посредственного обеда можно только через 8 1/2 часов ожидать скудный ужин. Это желание, становящееся уже навязчивым, появляется теперь все чаще и чаще, и я наконец должен был nolens volens (хочешь — не хочешь.— В. Г.) найти какой-то выход. Пара грошей, которые я получаю от отца, в первые же дни идет к черту; что же я должен делать остальное время?.. Что если бы Ты присылал мне ежемесячно пару крейцеров? Ты бы это даже не почувствовал, между тем я в своей келье считал бы себя счастливым и был бы доволен».
С 1812 года Шуберт начал брать уроки по контрапункту и композиции у Сальери, который любил своего юного ученика и продолжал занятия с ним даже после того, как Шуберт вышел из конвикта. Свое уважение к Сальери Шуберт выразил в специально сочиненной к пятидесятилетнему юбилею композитора кантате, исполненной на торжественном чествовании юбиляра. Но хотя Шуберт гордился положением ученика Сальери, первого маэстро Венской императорско-королевской капеллы, внутреннее расхождение давало себя знать все ощутимее. Чем яснее определялись творческое направление и музыкальные симпатии молодого композитора, тем резче обозначалась их несхожесть со взглядами учителя. «Сальери давал Шуберту для изучения партитуры старинных итальянских мастеров, с которыми молодой художник знакомился прилежно и любовно. Но они не давали ему того полного удовлетворения, которое он получал от опер Моцарта, изучавшихся им в это время по партитурам, и от произведений Бетховена, особенно его воодушевлявших... Сальери крайне неодобрительно относился к немецкой песенности, неудержимо привлекавшей к себе его ученика. Стихи Гёте, Шиллера и других поэтов, которые воодушевляли молодого композитора и непреодолимо влекли его к их музыкальному переложению, были для итальянца неудобоваримыми — он находил в них только варварские слова, не стоившие того, чтобы перелагать их на музыку». Эти разногласия привели в конце концов к разрыву, наступившему в середине 1816 года.
